«Войной обласканный парнишка деревенский…»
Войной обласканный парнишка деревенский,В пилотке новенькой, обмотках необмятых,Приписанный к пехотной части энской,Растерянно глядит и виновато:
Не смерть бы взводного – не вышел отделеннымИ не отделался дырою пустяковой,А пал бы замертво или очнулся пленнымС гангреной корчиться, без Родины суровой;
Но даже выживи, но даже выйди с боем —Поплатишься за то, что не убитый:Забитый в гурт, покатишь под конвоемКуда-нибудь, где брезжит Ледовитый… —
Так празднуй случай свой! он не такой банальный!Быть может, вывезет, и в общий ров положатНе номером,а с карты госпитальнойСведут фамилию и годы подытожат…
«А пока по Окружной дороге…»
А пока по Окружной дорогеВ промороженных товарнякахНе свезли в полярные отроги,В Джезказгане не смололи в прах,
И пока свинцом не отравили,Не стравили оловомилиНогтем на столе не раздавили(А ведь сколько раз уже могли!), —
Не окинуть разумом и сердцем.Кровь гноит неистребимый страх.…Кто очнулся – встанет страстотерпцем,Кто почил – мелок на сапогах…
«Что же даже и словом не хочется…»
Что же даже и словом не хочетсяОбодрить и щекой приласкаться?Ни к чему не приводят пророчества,Низведённые до святотатства.
Как-то буднично, мелочно, сумрачно,Мелким бесом, нахрапом, измором, —Словно грязная очередь в рюмочнойС нескончаемым, вдрызг, разговором.
И безжалостность существования,Лихорадочный липнущий морок.За плечами – страна без названия,Равнодушная, без оговорок.
Вновь ты, Родина, к нам безучастная…Замолчав у неприбранной стойки,Что не волю, а гибель мы празднуем,Осознаем ли в пекле попойки?
Да катись ты со всеми штандартами!Ты не помнишь – мы тоже забыли…Но с похмелия плача над картою– за нытьём, за казённой кокардою —Как тебя мы когда-то любили!
23 марта 1994«Я прощу, я вовсе не замечу…»
Я прощу, я вовсе не замечу,Потому что не в чём укорить, —Много больше! – наделённый речью,Не посмею слова проронить.Что оно! – всего лишь мёртвый слепок,Тёмной глины ссохшаяся грязь,Идолище разума, —нелепоУповать на рвущуюся связь.Как ни скажешь – ветрено и лживо.Откровенье – разве голоса,Вразумляющие душу живу?..
Облаков косая полоса.
«Мы все питомцы Комитета…»
Мы все питомцы Комитета,Как были все – под Наркоматом.Мы не питаем пиететаК домам большим и мрачноватым.
Уж нам-то нечего бояться!Но опасаться всё же стоит.Давай не будем притворяться,Что нас не прочили в изгои.
И памяти передоверим,Раз дневникам не поверяли, —Какие глыбы! – эти двериВ расшивках меди или стали.
Такой озноб по коридорам, —Куда уж там до любопытства!Ты помнишь, нет? – Глухие шторы,Иголке света не пробиться.
Мы – как Сизифовы потомки,Мечтавшие переиначитьВеликорусские потёмки,Где даже песни бабы – плачут,
Где заплутали Свет и ВераИ от Москвы до СалехардаНа шапке милиционераСияет звонкая кокарда…
«В гостиничном номере гулком…»
В гостиничном номере гулкомС казённым цветным покрывалом,С дождём над ночным переулком,Сквозь форточку видным, с оваломДешёвого зеркальца в рамке,С графином, торчащим без пробкиНа прошлонедельной программке(А впрочем, детали – за скобки!) —Мы встретились. —И замолчали,Как будто, в толпе оглянувшись,Настойчивый взгляд повстречали(Метнёшься навстречу, вначале,И мимо пройдёшь, обманувшись…)Весь день по раскисшему снегуКрошили табак, отступали,Не чаяли выйти к ночлегу(По векам стегали с разбегуПесок, ледяная крупа ли).Что скажешь на ветер – вернётсяОбрывком, неряшливым комом,К фальцету трамвая сведётсяНа мутном мосту незнакомом.И всё терпеливей в ответах…Смотри, как надрывно, надсадноТуман прибывает в просветах, —Похолодало изрядно.Продрогли и ноги избили,Давно растрясли сигареты,С чего начинали – забыли,Истаяли кроткие меты.
Прощание в Ленинграде
Н. К.
Не опечалившись, душа не озарится…Не снегом связаны – какой-то ледянойНелепой присказкой.Как водится, проститьсяНе так достанется, и по цене иной.
Не стоит бедности…Но умереть – нелепо:Сдержать дыхание, себя перемолчать,Привстать на цыпочки. – А где душа-то? —– Где-то.Ушиб массирует. Кому её встречать?
Натянешь шапочку, в карманы руки втиснешь.Канавка Зимняя ещё блестит со дна,Как будто вымели и осмолили днище,Продули насухо.На что теперь ладна?
И всё ж, примеривай шаги в начале года.– Кривая улица, припавшая к воде,Не жмёт в груди? не коротка? —«Немного.А впрочем, вольности не обрести нигде».
«Поднялся дó верху и затихает, глохнет…»
З.К.
Поднялся дó верху и затихает, глохнетРазбега шум – стремительней, плавне:Так влажный след, сжимаясь к центру, сохнетНа жарком кожухе и так же – кисть немеет.
…Неловко вскинулась и осеклась несмело:Душа ли прянула или состав качнуло? —Прижалась нáскоро и ткнулась неумело,С подножки спрыгнула, пальтишко запахнула.
Как птица скорая: спугни – и не вернётся,Нахохлилась, нырнула в мех щекоюИ шарит петельку (никак не попадётся)Озябшею рукою.
Да так и вспомнится: перчатки, ворот платья,Короста наледи локомотивной смазки,Табло черкнувшее…«А все слова, объятья?» —…каблук подломленный, намокшие завязки.
«В январе – мучительно темнеет…»
В январе – мучительно темнеет:В полдень ясно – день уже сгорел;Чиркнешь спичкой – вспыхнуть не успеет.В воздухе – как будто сыплют мел.
Где окажемся, свернув из переулка?Тяжело темнеет на снегуЛетний дом; промёрзла штукатурка.Рубят лёд на правом берегу.
Постоим на меркнущей аллее.Остаётся и в последний часНебо уходящее – светлееСумрака, снедающего нас.
Вскинешь руку – отзовётся тусклоНа скупой перестоявший светПростенький, перехвативший узкоЛевое запястие браслет.
«Пятый час…»А лыжник одинокийКатит по расхлябанной лыжне:Вдох и выдох. Снова вдох глубокий.Лиственницы стынут в вышине.
«Где уж нам с немудрящим сюжетом…»
Где уж нам с немудрящим сюжетомСовладать: всё слова да слова;Плоть ладошки пронизана светом,А в колечке, дыханьем согретом,Столько нежности и волшебства!
Разве выходишь жаркую тягуВсё запомнить: извив, поворот?Жизнь пройдёт, как вода сквозь бумагу,И какую вселенскую тягуБеззащитностью приобретёт?
Посмотри, как стрижами прошитаПропылённого воздуха пядь;Божьи птахи снуют деловито,Но скупого небесного житаИм и спешившисьне собрать.
Так сюжет или фабула, всё же,Тупики Поварской слободы?Под муаровым небом, до дрожи,Что тебя бесконечно тревожит?Бог с тобой! Далеко ль до беды.
«Когда я стану старым…»
Когда я стану старымИ будетЛицо моё тёмным и сморщенным,Как изюмина, —Меня полюбитДевочка с золотыми глазами.
ОнаБудет вбегать ко мне, тонкая,Перехваченная в талии пояском.– Доброе утро! —Будет шептать мнеИ розовым крохотным ушкомПрижиматься к плечу.
И мне станет неловкоОт стремительных полудетских жестовЗа свою наступившую старость.
– Тополя цветут!«Отцветают, —Поправлю я. —И я —Тоже такой тополь…»– Что ты! что ты!Ты совсем не старый… —И коснётся щеки моей впалойПальчиком,Словно узоров.
И я вспомню стихи свои старыеИ такую же девочку вспомню,И себяВ этот юный возраст,Удалого и бестолкового.
И, наверное, что-то почувствовав,Скажет девочка:– Мне присниласьПоляна земляничная, гдеКто-то ездил на мотоцикле.И красны были —Чёрные прежде —Колёса.
Отвернётся.
А я пошучу неудачно:«Будь ты старше на столько,На сколько бы стать мне – моложе,Я бы взял тебя в жёны».
И ответит мне девочка тихо:– Нет,Тогда б не любила тебя.
«Ты всё ещё надеешься вернуть сухой зимы колеблющийся облик…»